Мы готовим о папе фильм. Я подбираю к фильму музыку. Вспоминаю его любимое. Мировая классика его времени: Simon & Garfunkel, The Doors, The Beatles, Nazareth, Eurythmics, Pink Floyd, Led Zeppelin, Deep Purple, Leonard Cohen, Queen… House of the Rising Sun, Have You Ever Seen the Rain, Dreams… 

Классика Феллини и Nino Rota - наши семейные выходные в традиционном чёрно-белом сопровождении итальянских гостей.

Вот они… звуки его жизни.

Наша с ним классика: Astor Piazzolla, Cesária Évora, Pink Martini, Katie Melua, Norah Jones, Zaz… Иногда папа просил «Включи что-нибудь своё», имея в виду что-то из нашего общего списка. А когда я включала что-то новое, он нежно морщился и говорил: «Ну… ну не настолько своё». 

Умная колонка запомнила всю его музыку. Она иногда включается сама и начинает играть. Играет разное, в разное время, без чёткого таймера. Мы иногда пробуем её выключить, но она не реагирует на наши команды. И я сейчас не шучу. Но мы привыкли. 

Вспоминаю дальше.

Советская классика: Высоцкий и Бернес… Конечно, “Есть только миг”. Конечно, “Ваше Благородие”... Конечно, песня папиного детства: “Шаланды полные кефали… В Одессу Костя приводил”. Дедушка пел папе, почти дразнил. У дедушки красивый голос, и он чудесный танцор. Соседи думали, что над ними поселился призрак Шаляпина, который балагурит с Адриано Челентано, прилетевшим в Москву на премьеру своего фильма. 

Не удивлюсь, если так и было. Дедушку знала вся богема столицы как отличного диагноста, с юмором и высоким интеллектом. Настолько высоким, что ему доверяли самые свои нескромные болезни. 

Папин музыкальный вкус вырос на музыке дедушки. Вырос и приумножился.

Вспоминаю дедушкино пение (мои-то колыбельные тоже… ого-го!): Вертинский - “Танго Магнолии”. Дедушкино убаюкивающее танго. Вертинский только на пластинке. Музейной комплекции патефон на антикварном столе с львиными лапами. Каждый раз, когда дедушка заводил патефон на этом львином столе, он хитро оглядывался на меня и спрашивал: “Этот ваш Вертинский - он точно не царапается?” И я отвечала заученной дедушкиной шуткой: “Ну что вы… что вы. Царапаются у нас только пластинки!”

Однажды на выходных у дедушки с бабушкой я так заслушалась Вертинского, что первым же будним днём меня по срочному вызову отправили к логопеду. За пару дней я научилась по-новому п-в-аг-ва-тывать “р” и разговаривала нараспев, вслух мечтая оказаться в загадочном “бананово-лимонном Сингапу-е, в бу-е”.

Логопед исправила мой богемный выговор, но до окончания детского сада моей главной подругой оставалась Маринка, которую я слушала с трепетом и которая уносила нас обеих в никому не доступный мир, где слова вроде такие же, но выговариваются по-другому. Маринка была очень красивой, озорной и умной. Я (не без скромности), такой же, но менее озорной. Я побаивалась подвести дедушку и папу, которых знал весь наш Юго-Западный округ. Маринка быстро научилась читать, и во время дневного детсадовского выгула мы с ней проползали под забором “сетка рабица” и прятались с книжкой в кустах “по ту сторону”. По ту сторону нашего мира перевёрнутых слогов и звуков, читая на свой манер всё, что могли прочитать. Маринка не выговаривала половину букв, а слоги иногда переставляла на свой манер. Её мало кто понимал. Но Маршак, Барто и Благинина в её исполнении захватывали моё воображение, отправляя из советской Москвы в бананово-лимонный Сингапу-в.

Логопед порекомендовала не слушать Вертинского “по крайней мере, пока не пойдёт в школу”, а также меньше времени давать ребёнку “на всякие нереальности”. Но Сингапу-в Вертинского оказался куда реальнее всех карт в школьном атласе. Я так рада, что папа её не послушался.

Вспоминаю, какие ещё советские песни прошли через папино детство. Думаю: ну что ж это я всё вспоминаю. Пойду спрошу у дедушки, какой там у папы аудиодневник детства. Он сам же его папе и составлял. Сам и танцевал под эти песни. И меня учил, но я всё время падала. Сейчас спрошу у дедушки.

А его нет.

Его не стало за четыре месяца до папы.

Где же вы все? Где? Вы! Главные мужчины моего “бананово-лимонного” детства? Куда вы подевались?

Растеряла всех. Всех ты, Катя, рас-те-ря-ла…

Музыка осталась. А спросить-то не у кого.